«Людским всеобщим уваженьем
Твои дела защищены.»
Оленев.
Вышла в свет посмертная книга Антонины Степановны Атабековой, в молодости редактора газеты «Голос труда», «Поздний листопад». Название книги, будто мысленно возвращает читателя к весенней, летней, осенней поре, когда день за днем дерево щедро отдает вселенной силу, красоту, притягательность «до последнего листочка».
Рожденная на Александровской земле, она отдает ей свою теплую признательность и объемлет историю нескольких поколений России ХХ века, включая Александров и Владимир.
Обаяние ее личности я испытывала всю жизнь. Она была, как говорят, натурой широкодиапазонной, любвеобильной, до редкости правдивой, энергичной, с благодатной памятью, с острым юмором, и все это объединяла ее необыкновенная доброта.
Родилась и выросла девочка в крепкой русской семье, которая заложила в ней стоическую систему нравственных ценностей, где на нее влияли и папа, и мама, и бабушка, и дядя, которые так незабвенно жили в ее памяти.
«Папа много занимался моим образованием: покупал книги, усаживал за рисование (сам хорошо рисовал)». С его подачи началось сотрудничество Тоси с газетой «Всегда готов».
А бабушка?! Это сама вековая нравственность русской женщины. «Моя дорогая бабушка Екатерина Александровна преподала мне первые уроки православия. Брала меня за руку, и мы торжественно шли в храм Боголюбивой Иконы Божией Матери». Бабушка внучку посвящала в таинство ее крещения. Показывала «маленький золотой крестик и серебряную ложечку, которой меня причащали при крещении. А Шурку дядей не зови – он тебе крестный отец».
Через некоторое время услышала от крестного: «Крестным больше меня не зови – я тебе дядя Шура». Бабушка молчала – я ничего не понимала. За дядю вступилась мама: «Шурка-то у нас коммунист». Иконы вынесли из комнаты в кухню. Все происходящее ни в чем не убедило девочку. По многолетней традиции она в Пасху от соседей привела в дом священника. Он читал молитвы и кадил.
- А иконы-то нет, - сказала она.
- Везде Бог, детка, - ответил он. И положил руку на мою голову.
Далее Антонина Степановна убедительно пишет, как складывался двойной стереотип приспособления к жизни у нашего поколения.
«В школу к нам пришла из райкома партии Оля Козырева, и главным в ее работе была пропаганда «подвига» Павлика Морозова». Книга «Павлик Морозов» автора Яковлева была одной из первых. Они следовали одна за другой. А потом появлялись в печати его последователи. Помню книгу аналогичную «Бесстрашный пионер Петя Шинко». На сборах бойко пели:
Был с врагом в борьбе Морозов Павел
И других бороться с ним учил.
Перед всей деревней выступая,
Своего отца разоблачил.
В школе энергичная девочка Тося Сикодеева была активной пионеркой, комсомолкой, избираема во все руководящие ученические органы. А вот при неудачах «плакала, рыдала, молилась под одеялом по ночам».
Тем более, что редкие удары по семейному православному воспитанию наносились актами разбойного вандализма, не совместимого ни с каким здравым смыслом. Вот впечатление шестилетней девочки Тоси из книги «Поздний листопад»: «Мое общение с церковью закончилось незабываемым событием – снятием Креста с Христорождественского Собора – главного храма города, свидетелем чего среди многочисленных горожан я была…Окончательно приземлить значимость святого здания» продолжилось заменой возвышенных значащих названий словами, не имеющими смысла, не несущих собою информацию.
Место храма называлось Царской горкой. Усилиями горожан Храм обретал все новую красоту в течение более трехсот лет. Даже названия ведущих к Храму улиц создавали ауру святости, духовной чистоты, преддверия в Храм Божий. Это улица Старо-Рождественская, Ново-Рождественская, площадь Соборная, к которой вела улица Московская. Это слова-названия с конкретной информацией благочестивого пути к храму. Храм у верующих отнят и разграблен в 1929 году.
Приземление продолжалось. Улица Старо-Рождественская названа Толстовской. Думается, ни один житель этой улицы не скажет, с какой стати и в честь какого Толстого. Деятелей культуры с этой фамилией немало: Лев Николаевич, поэт Алексей Константинович, живописец и скульптор Федор Петрович, писатель Алексей Николаевич. Был даже известный на всю Россию авантюрист Федор Иванович, удостоенный внимания Александра Сергеевича.
Развратом изумил четыре части света,
Но, просветив себя, загладил свой позор:
Отвыкнул от вина и стал картежный вор.
Ново-Рождественская стала улицей Свердлова, Московская – Ленинской. Обе фамилии не имеют отношения к нашему городу. Тем более, что это не фамилии, а клички подпольщиков, отрекшихся от фамилий своих отцов Ульянова и Розенфельда Янкеля Мойшевича. Полный словесный произвол, как и разграбление святынь, созданных народом.
Такие ассоциации приземления встают в памяти при чтении книги «Последний листопад», малоизвестные поколению наших детей и внуков.
Живой болью, голосом памяти правдивый автор книги воспроизводит благосостояние рядовых строителей коммунизма, преодолевающих временные трудности, и высшую партийную элиту, руководящую.
Какой восторг испытывает девочка перед кусочком булки или котлетки. Счастье большой перемены, когда давали «половину двухсотграммовой булки», как ей, полномочной активистке «сам повар столовой фабрики Калинина поставил тарелку с гречневой кашей и маленькой котлеткой. С подливой!» Такая малость в обычной скудности питания была счастливым праздником для ребенка.
А вот мы встречаем Новый 1950 год, где нас приняла Мария Александровна, мать Тоси. Четыре пары счастливых молодоженов: Атабековы, Шкалевы (это младшая сестра Тоси с мужем), Маловы и Миша Ульман. Молодые мужья вернулись с дорог войны после тяжелых ранений, еще дающих себя знать. Они еще в гимнастерках и кирзовых сапогах, начищенных гуталином. Другого не было.
Танцевали под музыку патефонных пластинок, Коля Атабеков увлек репродукциями русской и мировой живописи, Тося с Мишей Ульманом сыграли несколько скетчей. А трапеза? Мария Александровна сказала: «Ну что же, девчонки, винегрет будет, Женя вот селедку без головы «достал», картошечки сделаем». О большем тогда и не мечтали. Это была молодость и счастье незабываемые.
Но наша Тося оказалось будто в другом государстве. Ее направили на учебу в Высшую партийную школу при ЦК КПСС. «Два года открыли для меня то «светлое будущее», к которому была нацелена жизнь советских людей». «Прекрасное общежитие, библиотека, отличная столовая. Изобилие продуктов за витринами буфетов, память о которых к тому времени уже была стерта колесами «колбасных» электричек, разбегавшихся по всем направлениям полуголодной страны. Стипендия, которую я получала, превышала мой должностной оклад. Жить можно! Билеты в любой театр». И т.д. «Чем не коммунизм в отдельно взятых местах страны Советов?! Мама так и говорила: «Хлебнула коммунизма!» Как свойственно ее речи: сатира в обнимку с юмором.
Все мы были активистами: заседали на пленумах и активах комсомола и партии, после которых на уборку послевоенных развалов, на уборку хлебов, картофеля. Непременным условием было ведение кружков по изучению истории ВКП(б), по изучению трудов Ленина, Сталина во имя светлого будущего, где от каждого по способностям, каждому по его труду. Важнее было поставить на высоту мечту, чем смутное представление о далеком ее осуществлении.
Но романтика наших поколений и не могла быть истиной. Все годы ночами по стране летал «Черный ворон», люди бесследно исчезали. Даже самые молодые из уцелевших фронтовиков оказывались запасом недостатка «классовых врагов», о чем с таким волнением Антонина Степановна повествует в главе «Трудный случай» о судьбе мужа, талантливого юриста Николая Николаевича Атабекова, которого слово «репрессированный» преследовало с самого детства. В таких обстоятельствах для нее не было вопроса «быть или не быть». Она рискнула на его защиту. Зарубка была глубокой. Общительная, открытая, смелая, общалась далеко не со всеми. «Да и побаивалась я таких разговоров: запросто улетишь туда, куда Макар телят не гонял. Репрессии по доносам были живы в памяти». И продолжались.
В ней жила неистощимая наследственная память любви к людям. Обладая высоким статусом областного работника, она оставалась сама собой. Ей чуждо было всякое высокомерие. В книге живо представлена жизнь Александрова с разными поколениями замечательных, всеми уважаемых людей, что и знают ее коллеги, посвятившие ей такие слова:
В обкоме культуры ее штаб-квартира.
Нет-нет и припомнится ей, как ни странно,
Не Прага, не Рим, не таинственный Лондон,
А скромный и милый ее Александров,
Которому отданы юные годы.
Припомнится пединститут и газета.
В пединституте им. Ленина мы учились вместе. У нас были общие преподаватели, звонки на перемены, часто ходили вместе в столовую неподалеку от института, ездили вместе домой. Тося закончила институт в 1950 г., я – в 1951 г.
Я панически боялась сдавать немецкий язык, потому что в педучилище немецкий изучали только на первом курсе. Меня вызывает секретарь факультета и строго объявляет: «К следующему экзамену Вы не будете допущены, пока не сдадите три и экзамен по немецкому. У Вас четыре хвоста». Я сразу же поделилась с Тосей. Она была еще более строга, безапелляционно насмешлива.
- Больше ты от меня не услышишь ни одного русского слова.
Как только я начинала говорить по-русски, она с разным артистическим куражом повторяла: «Шпрэхэн зе дойч, бите!»
Какая была это практика! Я «шпрэхала» до поры, пока в зачетке не появилась оценка «отлично». Все годы я думала, что так свободно она владела немецким, потому что ее свекровь Наталья Владимировна Атабекова, учившая меня на первом курсе немецкому, владевшая несколькими языками, с членами семьи разговаривала на иностранном. К радости, из «Листопада» узнала, что любознательная Тося еще девочкой имела счастье брать частные уроки немецкого у Александры Васильевны Архангельской, члена Всемирного Совета ученых женщин. Вероятно, это была женщина из ссыльных на 101 километр. Так предполагает и ее сестра Людмила Степановна.
Когда Атабековы ждали рождения Леночки, Тося попросила меня заменить ее в школе рабочей молодежи на период декретного отпуска. Мы обе были начинающими учительницами словесности. На всю жизнь она осенила меня идеей сочетать изучение литературы с живописью, подобрав мне папку репродукций русской классической живописи. Ее принцип «умеешь делать сам – научи другого» постоянно и как-то ненавязчиво, естественно исходил из щедрой души.
Территориально мы расстались, но дружба, наша привязанность друг к другу только крепли. Дружили наши мужья. Атабековы, конечно, были ведущими и благотворно влияли на нас. Вот одно из писем мне в Москву от мужа: «Сегодня утром заходил Николай Атабеков, показал свой диплом с отличием. Как-то стало обидно за потерянное время, ведь и я мог бы уже его иметь». Были краткие встречи на праздниках, на похоронах. Часто Василий Яковлевич, приезжая из Владимира, говорил: «Зашел к Коле Атабекову». «Случайно встретил Колю». Но встречи были благодатные, неторопливые, духовно обогащающие. Летом 1957 года Антонина Степановна была нашей гостьей с писателем Сергеем Никитиным. Это были часы горячих разговоров с полуглотком свободы после ХХ съезда партии. Радовались появлению новых имен в литературе. Им уже удалось прочитать «Не хлебом единым» Дудинцева, напечатанный, но вскоре запрещенный цензурой.
Огорчало в неменьшей степени снятие с поста редактора журнала «Новый мир» Твардовского, всеобщего любимца и творца «Василия Теркина». А Тося увлеченно, как всегда, читала наизусть отрывки из сказки «Теркин на том свете», из-за которого Александр Трифонович впал в немилость ЦК. Мне удалось эту книгу приобрести только в 1963 году.
Тося рассказывала о встречах с Казакевичем, о поэте Ганабине, творчество которых было основано на практическом опыте Отечественной войны. Повесть Казакевича «Звезда» была программной для всех выпускников, моих учеников и учеников города. Никитин подарил нам свою первую книгу «Семь слонов».
Веселая, ироничная, остроумная, Тося вдохновенно рассказывала анекдоты, будто исходящие от Казакевича. Эта звездная встреча давала силы осознать былое, вступить, по сути, в новую эпоху, осознать всю многослойность нашего бытия.
Самая незабвенно-трогательная встреча имела быть 13 апреля 2005 года, когда моему Василию Яковлевичу осталось жить менее полугода. Мы встретили Антонину Степановну внешне изменившейся: со сгорбленной спиной, при палочке. Но в глазах горел прежний огонь любви, а в фигуре – несломленность, неподатливость.
Целый день мы будто отчитывались друг перед другом за всю жизнь, да за бесконечными партиями чая. Как всегда, артистична в рассказах: скопирует кого угодно из собеседников нашей далекой молодости, хоть Хрущева, хоть Леонида Ильича, которых приходилось слушать «живьем». Ее цепкая уникальная память хранила свежие впечатления о необъятной России, которую она исколесила, о многих государствах с их объектами красоты, будто видела их только что.
На прощанье мы обменялись книгами. Она мне подарила книгу «Ганабин», составителем которой она была, с надписью: «Моим дорогим милым друзьям Жене и Васе – в память об Александрове, о нашей молодости от составителя этой книги, замечательного поэта». Встреча была последним подарком судьбы.
Через два года она мне прислала письмо с фотографиями и надписью «Бриллиантовая свадьба Атабековых» (1947, 19/VI – 2007, 19/VI). На добрую память от старинных друзей Тони и Коли Атабековых. Море цветов украшало наш праздник.
Чистая совесть Атабековых, готовность помочь каждому исходила так, что вряд ли они замечали это сами. Это было их естественным состоянием. Их взаимная супружеская любовь, державшаяся на семейных корнях, позволила им прожить до «бриллиантовой» и обрести несчетную семью горячих почитателей.
Тонкое чувство по отношению к другому человеку, дар понимания и внимания к нему – вот почему «бриллиантовая» утопала в цветах и сотнях поздравлений. В полную силу незаурядных талантов они раздаривали богатство своих душ, пробуждая в людях Веру, Надежду и Любовь, жажду созидания, творчества во имя России.
В книге «Поздний листопад» вы найдете простоту и мудрость.
Благодарю дочь Атабековых Елену Николаевну и Людмилу Степановну Шкалеву, подаривших мне «Поздний листопад».